Затворник из горной твердыни [= Человек в высоком замке] - Филип Дик

— О!

— И кое-что еще, например, подписанная картина кисти Джина Харлоу.

Мужчина был в восторге.

— Значит, договорились? — налегал Чилдэн, стараясь не упустить подходящий психологический момент. Из внутреннего кармана пиджака он извлек авторучку и блокнот. — Я запишу вашу фамилию и адрес.

Молодая чета уже покинула магазин, а Чилдэн еще долго стоял, заложив руки за спину и глядя на улицу. Радость переполняла его. Если бы такими же удачными были все остальные дни работы магазина! Для него это была не просто удачная сделка. Ему предоставлялась возможность побывать в гостях у четы японцев, у них дома, к тому же принимать его они будут как интересного человека, а не просто как янки или как торгаша. Да, это уже совершенно другие, новые люди, принадлежащие к поколению, которое не помнит ни довоенных дней, ни самой войны — именно они-то и являются надеждой мира. Различие в положении для них не имеет никакого значения.

Оно исчезнет вообще, подумал Чилдэн. Когда-нибудь. Само понятие положения, статуса. И все станут не господами и слугами, а просто людьми.

И все же он был очень не уверен в себе, мысленно представляя, как будет стучаться в их дверь. Он еще раз проверил свои записи. Казоура. Они непременно предложат ему чай. Как ему вести себя в этом случае? Что надлежит делать в каждый отдельный момент чаепития? Он может опозориться, как дикарь, совершив какой-нибудь ложный шаг, который покажется им неприятным.

Девушку зовут Бетти. У него не выходило из головы выражение ее лица. Нежные, полные сочувствия глаза. Даже за то небольшое время, что она провела в магазине, ей, казалось, с большой проницательностью удалось разглядеть и надежды его, и разочарования.

Надежды… Он вдруг почувствовал легкое головокружение. Ну что за мечты, граничащие с безумием, если не самоубийством, позволил он себе? Да, такое случалось, определенные отношения между японцами и янки, хотя, большей частью, между японцами-мужчинами и янки-женщинами. Но здесь… Он ужаснулся от самой мысли об этом. Да к тому же она замужем. Он отогнал от себя невольные праздные мысли и начал деловито вскрывать утреннюю почту.

Руки его, как он вскоре обнаружил, все еще продолжали дрожать. А затем он вспомнил, что на два часа у него назначена встреча с мистером Тагоми. Он постарался успокоиться, нервозность переросла в озабоченность. Мне нужно подобрать для него что-нибудь подходящее, твердо решил он. Только вот где? Как? Что? Надо звонить поставщикам. Мобилизовать все свои связи, всю свою деловую хватку. Сорвать, как в покере, большой шлем, чтобы навсегда сохранить покровительство такого высокопоставленного лица. Подцепить полностью отреставрированный «форд» модели 1929 года, включая матерчатый верх (обязательно черный). Может даже не распакованный, абсолютно новый трехмоторный почтовый самолет, обнаруженный в каком-то сарае в Алабаме или еще что-нибудь в таком же духе. Изготовить мумифицированную голову мистера Буффало Билла с развивающимися светлыми волосами, — непревзойденный шедевр подлинно американского искусства. Все это поднимет мою репутацию на недосягаемую высоту среди знатоков по всему Тихому океану, включая и острова метрополии.

Он закурил сигарету с примесью марихуаны, отличную сигарету марки «Земля Улыбок», чтобы собраться с духом.

* * *

Лежа в постели у себя в комнате на Хэйес-стрит, Фрэнк Фринк никак не решался подняться. Лучи солнца, пробивавшиеся сквозь шторы, падали на груду сваленной на пол одежды. И на его очки. А не наступит ли он на них? Надо попытаться, подумал он, добраться до ванной комнаты другим путем. Проползти, что ли, перекатываясь с боку на бок? Голова страшно болела, но особой печали он не испытывал. Никогда не оглядываться назад, уж такое решение он принял раз и навсегда. Который час? Часы должны стоять на комоде. Полдвенадцатого! С ума сойти. А он все еще валяется.

Я уволен, подумал он.

Вчера на заводе он поступил опрометчиво. Не стоило в таком тоне разговаривать с мистером Уиндем-Мэтсоном, у которого вогнутое, словно тарелка, лицо, а нос, как у Сократа, на пальце — кольцо с бриллиантом, и одежда на золотых застежках-молниях. Другими словами, он олицетворял само всемогущество. Настоящий монарх. Путаные мысли Фринка совсем смешались.

Вот так, подумал он, еще и занесут меня в черный список. Что толку в моей квалификации — у меня нет профессии. Пятнадцать лет стажа? Насмарку.

Придется теперь предстать перед Комиссией по разрешению трудовых споров, где будут пересматривать его рабочую квалификацию. Поскольку ему так и не удалось выяснить, каковы отношения Уиндем-Мэтсона с «пиноками» — белым марионеточным правительством в Сакраменто, он не мог ясно представить себе реальные возможности хозяина влиять на власть предержащих — японцев. В Комиссии по спорам заправляли «пиноки». По распоряжению Уиндем-Мэтсона ему придется оправдываться перед четырьмя-пятью толстомордыми белыми средних лет. Если же там ему не удастся добиться оправдания, то придется отправиться в одну из экспортно-импортных торговых миссий, управляемых из Токио, конторы которых наводнили Калифорнию, Орегон, Вашингтон и ту часть Невады, которая включена в Тихоокеанские Штаты. Но уж если и там его объяснения оставят без внимания…

Планы, один нелепее другого, возникали и угасали у него в голове, пока он продолжал валяться в кровати, тупо уставясь взглядом на игру света и тени на потолке комнаты. Он мог бы, к примеру, перебраться тайком в Штаты Скалистых Гор. Но они были тесно связаны с ТША, и его могли выдворить оттуда назад. А что, если податься на Юг? По его телу пробежала дрожь. Нет. Только не туда. Для белого человека работы там хоть отбавляй, устроиться на работу гораздо легче, чем в ТША, только… Ему не хотелось отправляться в такого рода места.

И, что хуже всего, Юг был самым тесным образом связан экономически, идеологически и одному Богу известно как еще с Рейхом. А Фрэнк Фринк был евреем.

По-настоящему звали его Фрэнк Финк. Он родился на Восточном побережье, в Нью-Йорке и был призван в армию Соединенных Штатов Америки в 1941 году, сразу же после поражения России. Когда японцы захватили Гавайи, его перевели на Западное побережье. Вот здесь он и застрял после войны на японской стороне от линии размежевания между союзниками по Оси. Здесь находится он и сегодня, пятнадцатью годами позже. В 1947 году, в день капитуляции, он едва не сошел с ума. Ненавидя японцев до глубины души, он поклялся отомстить. Закопал свое оружие в подвале, предварительно смазав и тщательно упаковав его до того дня, когда он вместе со своими друзьями-однополчанами поднимет восстание. Однако время оказалось великим целителем, а тогда он не принял в расчет этот факт. Сейчас он уже не возвращался к первоначальному замыслу — идее грандиозной кровавой бани, очищения от «пиноков» и их хозяев, а вспоминая об этом, испытывал такие же чувства, как при перелистывании засаленных календарей-ежегодников своих школьных лет. Тогда Фрэнк Финк, по прозвищу «Золотая рыбка», собирался стать палеонтологом и поклялся жениться на Норме Праут. Норма Праут была первой красавицей в его классе, и он бесповоротно решил на ней жениться. Теперь это было настолько же невозвратно, как песни Фреда Аллена и киноленты Филдса. С 1947 года он перезнакомился, наверное, с добрым полумиллионом японцев, но его желание расправиться с любым из них или всеми разом так и не осуществилось ни в первые месяцы оккупации, ни позже. Оно стало просто абсолютно неуместным.

Погоди. Был один японец, некто мистер Омуро, скупивший арендные права на большое количество кварталов в центральной части Сан-Франциско, который какое-то время был владельцем района, где проживал Фрэнк. Мерзкая личность, подумал он. Прожорливый хищник, он никогда не ремонтировал дома, перегораживал комнаты, делая из них клетушки все меньше и меньше, непрерывно повышал квартплату… Омуро беззастенчиво обирал бедняков, в особенности почти нищих безработных — бывших военнослужащих, во время депрессии в начале пятидесятых годов. Но именно одна из японских торговых миссий и приговорила Омуро к смертной казни посредством отсечения головы за ненасытную алчность. Теперь подобное нарушение суровых, даже жестоких, но справедливых японских гражданских законов было делом неслыханным. Такое стало возможным благодаря неподкупности японских государственных чиновников, особенно тех, что пришли сюда после падения Военного правительства.

Вспомнив о суровой честности торговых миссий, Фринк несколько приободрился. Даже Уиндем-Мэтсона могут прогнать как назойливую муху. И это невзирая на то, что он — владелец «У-М корпорейшн». Фринк, во всяком случае, надеялся на это «Похоже, я начинаю верить в болтовню о Тихоокеанском Содружестве Сопроцветания. Странно. Ведь когда-то все это казалось мне ложью. Пустой пропагандой. А теперь…»